Истории о фронтовой боли и любви, дружбе и пролитой крови, павших и памяти — эти очень личные и от этого невозможно пронзительные и трогательные воспоминания участников Великой Отечественной войны в пересказе их родственников-наших современников записала Наталья Севостьянова.
Лёша
Рассказывают Дмитрий Расплетин и Андрей Кошман.
Наш дед, Алексей Павлович Расплетин, получил повестку на фронт весной 1942 года. Целый год, пока не исполнилось 18, Леша с нетерпением ждал этот серый квадратный листок со строгим текстом: «Рыбинский военный комиссариат… Приказываю явиться в райвоенкомат… При себе иметь кружку, ложку, комплект белья… За неявку к указанному сроку Вы привлекаетесь к суду по законам военного времени»…
Не явиться на призывной пункт? Это было немыслимо! Заплаканная Лёшина мама с вечера собирала его вещи. Сестра, у которой уже год, как призвали мужа, пыталась утешить её, но не получалось. К концу сборов обе плакали навзрыд.
Лёша отправился на фронт утром. Он был счастлив и доволен — его определили в разведчики-связисты, как он и мечтал. Он хотел воевать, бить немцев, стать героем….
Алексей Павлович Расплетин был одним из тех, про кого говорили: прошагал пол-Европы. Воевал в Белоруссии, освобождал Польшу, встретил победу в Австрии. Ему повезло — он вернулся с войны невредимым, с бессчётным количеством орденов и медалей на гимнастёрке. Лёша стал героем, как и хотел, вот только всегда уходил от разговоров о том, какой ценой тогда доставались награды. Более 40 лет эта тема оставалась вне расспросов даже в семейном кругу.
Однажды его младшая дочь за праздничным столом настойчиво просила деда рассказать хоть что-то из его военного прошлого. Она хотела знать, ходил ли он в атаку с криками «ура», в каких городах он побывал за границей… И дед начал рассказывать.
— Наш отряд прокладывал линию связи в тылу противника. Мы наткнулись на немецкую колонну и вынуждены были маскироваться в опавшей листве. Немцы были совсем рядом. Они шли и шли…. Шли мимо… трое суток… почти беспрерывно. Три дня и три ночи мы лежали на холодной осенней земле, в паре метров от врага, без движения, без звука, почти без дыхания, не имея возможности переменить позу и тем более отойти в туалет. Затекшее тело сводило судорогой, разум отказывал, но каждый из нас понимал: сдадут нервы у одного — умрут все.
— Однажды, уже в Польше, мы почти без сопротивления заняли небольшой городок. Немцы отступали в такой спешке, что побросали даже личные вещи. Оставили продовольствие, воду, канистру спирта. Наши бойцы, утомленные долгим переходом, были рады отдохнуть, посидеть, выпить понемногу. Я был в роте самым молодым, и меня послали в дозор. Вернувшись ночью, я застал ужасную картину. Мои однополчане, которые стали мне почти семьей, с которыми я столько раз ходил в бой и в разведку, в страшных мучениях умирали на земле вокруг меня. Рядом стояла канистра со спиртом… В то время я уже достаточно насмотрелся на войну и понимал — смерть человека, какой бы героической она не стала, никогда не бывает красивой. Но то, что я увидел и услышал в этом маленьком польском городке, до сих пор иногда приходит мне в кошмарах. Я смотрел на умирающих товарищей в полном бессилии, понимая, что если бы не случай, я был бы сейчас рядом с ними…
Больше мы никогда не пытались расспрашивать деда о войне. У него действительно было много наград, но он надевал их только на День Победы и то с неохотой. Воспоминания о военных подвигах были для него тяжелой ношей.
Ваня
Рассказывает Наталья Севостьянова.
Для моего деда, Ивана Никитовича Севостьянова, фотографий которого у меня не сохранилось, война с фашистами началась 22 июня 1941 года в 4 часа утра — он служил в составе транспортной роты Краснознамённого пограничного полка Брестской крепости.
Ване только исполнилось 18. На гражданке он освоил профессию шофёра, а в армейской учебке успешно повышал квалификацию.
Первая бомбёжка застала его за стенами Цитадели. В начавшейся панике его нашел командир подразделения. Он быстро сунул в руки Ване пакет и приказал: «Бери любую уцелевшую машину и прорывайся в тыл. Ты должен во что бы то ни стало доставить пакет. В нём сведения о том, что здесь творится. Давай, сынок, не подведи!»
Прыгнув в первую же полуторку, мальчишка помчался сквозь густой дым и грохот падающих бомб. Вокруг всё гудело и тряслось, кузов машины дымился, а в голове крутилась лишь одна мысль: прорваться, не подвести.
К вечеру Ваня, чудом выехав из-под непрерывной бомбежки и миновав несколько вражеских патрулей, добрался до своих. Когда в штабе вскрыли привезённый им пакет, в нём оказалось только две строчки: «Нас уже нет. Мальчика обратно не отправляйте…».
Дед всю жизнь хранил в душе благодарность своему командиру, который в первые смертоносные часы войны именно ему подарил шанс на спасение. Он продолжил работу водителем на передовой, а зимой 1942 года был переведён под Ленинград на знаменитую Дорогу жизни. Его полуторка доставляла продовольствие и вывозила из блокады полуживых от голода людей.
Однажды, когда их колонна двигалась по замёрзшему Ладожскому озеру, рядом с Ваниной машиной упала бомба. Полуторка провалилась в трещину и стала быстро уходить под лёд. Ваня успел выбраться из кабины — по технике безопасности водители держали двери открытыми, но намокший тяжёлый ватник тянул его на дно. Чтобы спастись, Ване пришлось полностью раздеться в ледяной воде. Он выбрался из полыньи, остался цел, но все же попал в госпиталь с сильнейшим переохлаждением.
Там он, неисправимый оптимист и душа компании, с первого взгляда влюбился в строгую медсестру Машу. После Победы она стала его женой, а впоследствии моей любимой бабушкой. Именно она и рассказала мне историю нашего героя.
Нина
Рассказывает Александр Ершов.
Моя бабушка, Смирнова Нина Васильевна, 1930 года рождения. В годы войны была ещё ребенком, жила в Рыбинске. После Победы окончила авиационный техникум и вышла замуж за военного. Сразу после свадьбы моего деда Дмитрия Ершова послали служить в далёкую Германию. Выправив необходимые документы, Нина отправилась вслед за мужем.
Ехала долго. Сначала на поездах, потом на попутных машинах, пока, наконец, не приехала в служебную квартиру в тихом немецком городке. Димы дома не было, а до вечера, когда он придёт с работы, далеко… Молодая женщина очень переживала. Всё думала, как они встретятся. Чтобы отвлечься, Нина решила прогуляться по городку.
Местные жители встретили её дружелюбно. Она увидела чистенькие тротуары, аккуратные немецкие домики и шикарную яблоневую рощу в конце улицы. Спасаясь от летней жары, Нина гуляла под яблонями, думала о муже. Деревья приветливо шелестели у неё над головой и роняли к ногам крупные яркие плоды.
Нина всегда была хозяйственной девушкой: «Раз нашла яблоки — порадую мужа вареньем», — решила она и, набрав целый подол гладких сочных фруктов, пошла домой. По дороге Нина заметила, что прохожие странно поглядывают на неё и даже перешёптываются за спиной.
Вечером Дима прибежал со службы. Он был несказанно рад приезду жены, но, увидев на столе прелестные яблоки, нахмурился и спросил: «Ниночка, а ты где их взяла?». «В роще, в конце улицы», — простодушно ответила Нина. «Немедленно выброси!», — строго сказал муж. «Но я же на варенье…»,—- попыталась возразить девушка.
Дмитрий взял жену за плечи и тихо, серьезно произнес: «Ниночка, ты ещё не знаешь, но мы живём в очень нехорошем месте. Городок наш называется Бухенвальд, а та роща, где ты собирала яблоки, выросла на месте братской могилы, куда свозили хоронить замученных в концлагере детишек…».
Они прожили в Бухенвальде больше года, но с этого дня моя бабушка не могла даже взглянуть на прекрасную яблоневую рощу в конце улицы…
Шура
Рассказывает Надежда Родионова.
В детстве я очень боялась эту недобрую пожилую женщину с пронзительным взглядом и шрамом, растянувшимся по левой щеке до самого уха. Она казалась мне холодной и резкой, неспособной на сочувствие и понимание.
Александра Петровна Шемякина, или просто Шура, была моей бабушкой, хотя по крови не была мне родной. Моей маме она приходилась мачехой. Дед встретил Шуру сразу после войны. Своих детей у неё не было, контузия и эпилепсия лишили её счастья материнства. По рассказам взрослых я знала, что Шура воевала и получила много медалей. Став постарше, я как-то спросила у неё: «Бабушка Шура, а лицо вам на войне поранили?». Она строго посмотрела на меня и отрезала: «Я об этом говорить не буду…», но вдруг добавила: «Если хочешь, дам почитать…». Из нижнего ящика старого комода она достала ветхую тетрадку с потрепанными страницами, исписанными выцветшим от времени карандашом. В этот день я познакомилась с совершенно другой Шурой, и это знакомство меня потрясло.
21 сентября *41 Наконец получила повестку, как и весь наш медицинский курс. Едем на фронт санинструкторами… Вагон переполнен, сидим по очереди.
12 ноября *41 Тяжелые бои. Наш лыжный батальон на передовой. Ходим к переднему краю. Страшно. К такому не привыкаешь и на тысячный раз. Много раненых, убитых. Курю много. От первой затяжки и до момента, пока тлеющий кончик не обожжёт пальцы, я словно дома с мамой, нет войны, все живы и здоровы…
20 февраля *42 Сегодня нашла раненого старшину — мальчишку лет 18-20. Множественные осколочные в ноги — жить будет. Подхватила за гимнастёрку и ползком потащила к ближайшему укрытию. Неожиданно он начал сопротивляться: «Сестричка, брось… Уходи отсюда… Ты сама ранена…». Я сначала не поняла, бредит что ли?.. Потом проследила за его взглядом и застыла от ужаса… Рядом со мной на белом снегу расходилось алое кровавое пятно. Стиснула зубы, взяла старшину покрепче и продолжила путь к ближним кустам. Стоило ли тратить время и под обстрелом объяснять раненому пацану, что и в мирное время, и в военное организм у женщин работает одинаково….
9 марта*43 Сегодня меня убили…. Я думала так несколько минут, лежа на земле и глядя в серое весеннее небо. Бой был особенно жестокий. Сильнейший обстрел. Вокруг груды тел в красных лужах. Я не могла поднять головы, не могла определить есть ли живые. И тут увидела его… Он шёл прямо, не прячась от пуль. Серая немецкая форма с блестящими крестами. Одной рукой он волочил за собой автомат, а другой пытался вытащить, застрявший в голове железный осколок. Он посмотрел на меня так, будто просил помочь, потом неловко опустился передо мной на колени, и падающий автомат дал очередь. Дальше меня откинуло на спину, и я поняла — вот и все… Но через секунду почувствовала острую боль в левом ухе. Пуля из автомата влетела в мой открытый от страха рот и разорвала щеку. Осколки зубов застряли в мягких тканях. Болела простреленная рука, нога не двигалась. Я была жива, но почему-то не было радости. Пришла только одна мысль: «ну и ладно… не сегодня…».
10 мая *45 Празднуем победу. Кругом смех, где-то играет гармошка, забытое чувство надежды на завтра. Мы, девчонки-санинструкторы, даже выпили с бойцами по стопке спирта. Закурила и вдруг поняла — кончилась война!!! Бросила с размаху папиросу на землю и растёрла носком сапога. Вот так! Не курю я больше!!!!
Повзрослев, я очень сблизилась с Шурой. Она прожила долгую и достойную жизнь, но рассказывала, что по ночам ей часто слышатся автоматные очереди, снится мокрая, теплая от крови земля и запах фронтовой папиросы …